[futago-to-kaeru]

Написано ко Дню Рождения моей любимой беты  Бел-семпай. Спасибо ей за ее нелегкий труд на моими каракулями, за терпение и стойкость, при прочитке, проверке и разборке.

Название: Перейти Рубикон
Автор:  клюквенное варенье
Бета:  Бел-семпай
Фендом: Katekyoshi Hitman Reborn
Пейринг: Бельфегор/Фран, Бельфегор/Маммон
Рейтинг: PG13
Жанр: ангст, драма
Дисклеймер: Все первонажи - Амано, моя - только фантазия на их тему.
Размер: мини
От автора: Маммон - девушка, и даже более того - стерва и жадина. Но я надеюсь, что это не испортит общего впечатления.



Фран просыпается от того, что слышит стук в стену и чужое частое дыхание, такое тяжелое, с отдышкой, как у загнанного животного, и понимает, что рядом комната Бела. Помедлив немного, парень на всякий случай берет кольцо, надевая его, и выходит за дверь. Ему не требуется идти долго: лишь пара метров отделяет его от соседней комнаты, но он с минуту колеблется, переминаясь с ноги на ногу, и никак не может решить, стоит ли ему войти.
Это уже не первая подобная ночь: раздается один или чуть больше стуков в стену, потом тяжелое дыхание, и дальше – тишина, такая холодная, с черными тенями-провалами углов и блеклым подобием света в окне. Фран знает, что снится принцу, и это знание не приносит ему ровным счетом ничего: каждый раз, когда он видит принца таким, Франу становится страшно. Не за себя, но за принца, который не чувствует в такие моменты ровным счетом ничего, не слышит и не понимает.
Фран решается.
И открывает дверь.
Принц лежит на кровати, не двигаясь, но ясно, что он спит, и какое-то шестое чувство подсказывает Франу, что стоит быть осторожным.
- Семпай? – привычно растягивая гласные, произносит парень. – Ваша азбука Морзе мешает мне спать.
А в ответ ничего. Всепоглощающая тишина, как губка, вбирает все звуки, доносящиеся изо рта мальчишки, абсорбируя их как огромная помойная яма, а Фран тем временем медленно подходит к кровати, осторожно берет принца за бледное, горячее плечо, и понимает: Бельфегора всего трясет. Такая дрожь бывает не от холода, не от озноба, но от всепоглощающей паники и страха, иллюзионист-то знает, что это такое. И еще глаза Бела под свалявшейся светлой челкой закрыты, и брови нахмурены. Значит, он еще спит. Непривычно для Франа, ведь обычно его Высочество и шорохом можно разбудить.
Сильные руки поваливают на кровать так быстро, что Фран не успевает сообразить, где реальность, а где нет, благо что врожденный иммунитет к панике помогает сориентироваться.
И почувствовать чужие ладони на собственной открытой шее. Эти сильные руки сдавливают так, что Фран почти сразу чувствует накатывающую слабость и холодный, пронизывающий страх. Он липкий, он волосами липнет к вискам и футболкой – к спине, прохладной каплей стекая вниз по позвоночнику, когда парень пытается вырваться. Но Бельфегор сильный, чертовски сильный, и у Франа не хватит сил, чтобы это предотвратить. Глаза его открыты, но они его не видят. Фран пытается вырваться и пихается руками и ногами, пытаясь разжать тиски рук принца, сомкнувшиеся на его шее, но принц сильнее него, намного, и поэтому Франу ничего не остается, кроме как ударить его в скулу, в надежде, что это приведет Бельфегора в сознание.
Через пару секунд мир начинает терять очертания, растворяясь в паутине мыслей и образов внутри головы Франа, когда, стоя на грани смерти ему возвращают воздух.
И жизнь.
Бельфегор, устало роняет голову, так, что белесые пряди свешиваются вниз будто штора, призванная отделить его от остального мира. Он распрямляется и встает из кольца рук иллюзиониста (и когда это я успел его обнять? – думает Фран), тихо приоткрывает дверь:
- Прости, Лягушка.
Он исчезает в черном провале дыры, оставляя Франа наедине с белым потолком его комнаты, широко распахнутыми глазами и вихрем мыслей, пролетающих в его голове. И все, что остается парню – это накрыть ладонями шею, ощупывая еще чувствующую чужое прикосновение кожу, и шумно, прерывисто выдохнуть.
Сильный иллюзионист, имея кольцо тумана и много свободного времени, может постепенно развить в себе способность к эмпатии. Это обоюдоострое лезвие, но Франу терять было нечего. Поэтому ему требуется еще пятнадцать минут на то, чтобы забыть увиденное: буро-черные разводы на простынях, застывшие, уже посиневшие лица, царящий вокруг едкий запах железа и плачущий ребенок, душащий своего двойника.
Фран догадывается, в чем дело, но сказать ему, наверное, впервые за целую жизнь нечего. Это не его история, не ему ее и рассказывать.
И через полчаса он уже лежит в своей постели, пытаясь уснуть, хотя в связи с недавним выбросом адреналина сон никак не идет. Он рассматривает блеклый отштукатуренный потолок, вспоминая лицо Бельфегора, и задумчиво протягивает вверх руки. Легкий ветер из окна обдувает ладони, слегка вспотевшие после теплого одеяла, приятно успокаивая:
- Медитируешь? – говорит появившийся в двери Бельфегор. У него мокрая челка и вместо привычной белозубой улыбки – сосредоточенная задумчивость.
- Ага. Духов призываю, – устало откликается Фран, роняя руки себе на грудь, поднимается из теплого объятия постельного белья, встряхивая головой для ясности мыслей, и переводит взгляд на принца. – А вы ко мне, собственно, каким ветром?
Бельфегор немного мнется, видимо подбирая слова, но, так и не найдя их, молча садится рядом. У него теплое плечо, и на иллюзиониста сразу накатывает волна сонливости, будто нарочно дождавшись самого неподходящего момента.
У Франа всего шесть часов. Шесть часов для сна и пятнадцать минут на сборы. И всего восемь часов… Фран не хочет думать, для чего. Вместо озвучивания уже пришедшего ему на ум сарказма, иллюзионист падает на кровать, лениво растягиваясь на ней, и немного отодвигается к стенке, пригласительно хлопая по месту рядом.
Бельфегор не сопротивляется предложению. Он ложится рядом, и свалившаяся набок челка открывает лицо принца, показывая Франу, как напряженное выражение на лице сменяется на спокойное. Принц протягивает руку, обхватывая иллюзиониста и притягивая его к себе. Фран успевает только выдохнуть и обхватить принца за плечи, до того как тот вжимает его в кровать и заставляет забыть про сон.
- Спокойной ночи, – роняет Фран часом спустя, устало закрывая глаза.
Он хочет никогда не просыпаться.
Но отсчет пошел.


Лениво потягиваясь на кровати спустя семь часов, Бел понимает, что Фран куда-то исчез, и сонливость тут же уходит, как когда с тебя стаскивают одеяло и холод обнимает в тщетной попытке забрать все твое тепло. Не висит на спинке стула форменный плащ, куда-то делась со стола шапка, и коробочка тоже почила в неизвестные дали. Бельфегор разворачивается, ложась на спину, и несколько раз сонно смаргивает, сдерживая зевок. Его гложет непонятное чувство тревоги, и он с ним ничего не может поделать. Принц, не торопясь, собирается и спускается в общую гостиную, где в полном составе сидит вся Вария.
Стоп.
В полном?
Бельфегору кажется, будто ему почудилось, но нет: стульев шесть и не занято только одно – его место между Скуало и Луссурией.
Так уж повелось, что его Величество трапезничает между истеричкой и трансвеститом, ничего не поделаешь. Когда он был маленький, они были единственными, кто мог сидеть рядом, а сейчас это уже скорее дело привычки. Да и в любом случае, это лучше, чем сидеть между боссом и Леви. А напротив, как ни в чем ни бывало, сидит Маммон, и сердце принца пропускает удар: первый, когда он видит ее живой так близко, и второй, когда Бельфегор понимает, что мимолетное прозрение о ее существовании в мире – единственное вызванное ею чувство. Все тот же сиреневатый плащ с большим капюшоном, закрывающим почти все ее лицо так, что вместо глаз – лишь темный провал тени от плаща, и по-детски маленькие ладони держат в руках нож и вилку, а на плече тихо дремлет Фантазма. Сбитый с толку своей реакцией, кивнув ей в знак приветствия, принц быстро приступает к еде: сегодня на завтрак ростбиф.
После еды он быстро поднимается к себе и, захватив куртку со спинки кресла, отправляется на миссию прямо из окна своей комнаты на втором этаже, потому что он чувствует: стоит ему пойти через главный выход, и его поймают, остановят и начнут спрашивать, а к этому он пока не готов.
На Миссии Бельфегор выкладывается по полной, выполняя порученное задание без сучка без задоринки, так, что только холодные блики стали успевают сверкнуть маленькой молнией перед тем, как кто-то еще упадет замертво. Бельфегор убивает людей, ранит людей, пугает людей. Он идет по дороге в ад, и путь его устлан терновником, горем и густыми жижами исчерна-багровых рек. Но Бельфегор больше не чувствует от этого радости, той умопомрачительной сладости от того, что причиняешь кому-то боль, не чувствует удовлетворения, упоения, счастья. Он просто убивает. Он просто слушает, как с тихим шорохом входит в кого-то очередной стилет, просто слышит, как кто-то хрипит, тщетно пытаясь закрыть ладонями вспоротый живот. Просто слышит и видит, как люди вокруг умирают.
Работа не приносит принцу радости. И он не уверен, что не знает, почему.
И раз за разом, выполняя задания, принц и далее не чувствует удовольствия. Все веселье пропало, и Бельфегор искренне надеется, что одновременный уход Франа и пропажа радости – чистое совпадение.
На одном из таких заданий, шальная пуля таки достает принца, по счастливой случайности, одной на миллиард, лишь задевая его руку. Принц чувствует внезапную усталость, и еще он чувствует боль. Она не физическая, нет, - к боли такой принц давно привык. Но ранение пробивает тонкий барьер его спокойствия, и обида прорывается сквозь пелену озера его безмятежности, ураганом проходится по окрестностям и доселе спокойной глади воды. Как? Зачем? Почему? Принц злится, убивает и вспоминает первую ночь, когда он не остался один. Принцу, вышедшему из-под контроля ужасно хочется закричать.


Фран разворачивается спиной к принцу, снимая футболку, и спустя долгую паузу и два порыва ветра за окном что-то теплое касается спины.
- У тебя нагноение. Надо обработать. Сядь на кровать спиной ко мне, – Бельфегор не говорит ни одного лишнего слова и не выражает ни одной лишней эмоции, но Фран почему-то до сих пор молча повинуется, делая то, что ему сказали.
- Сейчас будет немного…
- Не будет, – говорит Фран. – Не будет больно, – он окидывает взглядом свое кольцо и прикрывает глаза. – Я не чувствую боли. Любой, значительной и не очень. Если мне в спину вонзается нож, я не чувствую. Если я напарываюсь рукой или ногой на шило, я не чувствую. Не чувствую. На моей правой руке не только кольцо Варии. У меня так же еще и кольцо Ада, и это не просто побрякушка, которую можно приобрести в антикварной лавке, потерять или выкинуть. Взамен на обладание им я лишился чувства боли как такового.
- Не вижу ничего страшного в этом, – ловкие руки обхватывают, передавая между собою бинт, и Фран прикрывает глаза.
- Боль – это главный способ остро чувствовать себя живым. Пока тебе больно, твое сердце все еще бьется, твой мозг все еще работает, ты все еще жив. Наверное, я даже не почувствую, когда начну умирать.
- Есть много других способов остро чувствовать себя живым, и физическая боль – не главный из них, – он убирает руки, и тихо вздыхает. – Можешь развернуться.
Яркий белесый свет слепит глаза, и Фран недовольно щурится, вглядываясь в лицо семпая: из-за падающего со спины света, он не видит его лица. Впрочем, густая светлая челка тоже не особо способствует этому, и потому Фран вздыхает, рассматривая простыню. Сказать спасибо? За что? Бельфегор сам напортачил, и если бы босс узнал, снес бы ему голову. Съязвить и выставить? Неплохая идея, но внутри Франа медленно зреет одно неприятное чувство, которое подобно вьюну постепенно расползается по стенам его души.
- Бел-семпай, Маммон ведь требовал плату за помощь, да? – иллюзионист косится на принца
- Бывало. Обычно он брал деньгами, - говорит принц, лениво пожимая плечами.
- Мне не нужны деньги, – тихо говорит Фран. – Я хочу вашу душу.

Бельфегор отряхивает рукав от дорожной пыли и глубоко вздыхает, прикрывая глаза, чтобы не видеть серое грозовое небо. И чтобы не видеть трупы. Животное спасительным теплом жмется к хозяину, теплый язычок касается щеки.
- Хорошо поработал, Минк, – Бельфегор переминается с ноги на ногу и зажигает кольцо, давая норке восполнить пламя, чтобы еще немного побыть на воле. Черные бусинки-глаза смотрят на Бела задумчиво, немного грустно, с каким-то застывшим вопросом, серые уши как-то безрадостно поникли.
Бел улыбается:
- Что, Минк? Пламя немного горчит?


Дверь кабинета старшего офицера Скуало практически слетает с петель, гонгом ударяясь об старую каменную стенку:
- Она может справиться и сама!
Скуало медленно кладет меч на стол и скрещивает на груди руки, долгим взглядом смотря на принца. Его белые волосы рассыпались по плечам, и тонкий бадлон цвета мокрого асфальта кажется еще более темный в ахроматическом контрасте волос. Скуало соответствует своему кабинету: здесь нет ни трофейных голов, ни лишнего оружия. Ничего. Лишь необходимые предметы: рабочий стол, стул, диван напротив и в углу комнаты – широкий диван с прикроватной тумбочкой. О том, зачем ему диван в кабинете, Бел задуматься не успевает, прерываемый тихим, хрипловатым голосом старшего офицера:
- У тебя есть две минуты, чтобы закрыть дверь с той стороны и начать сборы на миссию. Это Вария, Бел, а не твое королевство, здесь не ты выбираешь, с кем и куда идешь.
Бельфегор стискивает зубы, выдавливая из себя улыбку, и впервые за долгое, долгое время ему нечего ответить.
- О, ты здесь. Отлично, – она появляется на пороге неожиданно, будто прятала свое присутствие до этого. - Собирайся, мы скоро отбываем: самолет ведь ждать не будет, – у Маммон спокойный голос, и она похлопывает принца по плечу, проходя внутрь кабинета, протягивает Скуало какую-то бумагу с небольшим, но достаточно аккуратным и ровным почерком – очередной отчет.
Бел переводит на Скуало долгий, немигающий взгляд из-под густой светлой челки и, развернувшись на пятках, быстро уходит прочь.


А через три часа уютный номер недорогой, но качественной гостиницы встречает Бела запахом цветов, свежего воздуха и еды, принесенной в номер не особо заботливой, но зато экономной Маммон.
- Быстро ты, – только и роняет Бел, начиная переодеваться: кровь на черном, может, и не особо видно, но аромат не самый чарующий.
Он отворачивается, не сразу замечая, что в комнате воцарилась полная тишина.
- Ничего не хочешь спросить? – Маммон подходит ближе и обхватывает Бела за талию, нежно целуя в шею.
- Если ты знаешь вопрос, лучше сразу же дай ответ, – бросает Бел через плечо, натягивая джемпер. Мягкая ткань, скользя по телу принца, останавливается на полпути, повисая на руках девушки.
- Раньше ты был более сговорчив, – она прикусывает кожу на шее и чуть улыбается, – и более ласков.
- Раньше я был более глуп, Маммон. Не путай одно с другим.
- Почему же глуп? – ее рука скользит по теплому телу, слегка царапая: раньше принц бы многое отдал за такое прикосновение. Возможно, даже душу. Возможно, даже за бесценок.
Рука Вайпер чуть прохладная и непривычно маленькая, и это заставляет принца чуть улыбнуться: непривычно, значит? Однако его улыбку аркобалено истолковывает совсем по-другому:
- Вижу, ты рад меня снова видеть?
- Я рад тому, что ты жива. Не более того.
- Тебя разве не устраивает, что я вернулась? – она усмехается. – Все будет как раньше: ты любишь меня, я люблю деньги, а если у тебя есть деньги – я буду любить тебя. Ты нравишься мне.
- Тебе нравятся деньги.
- Наш мир построен на деньгах, а деньги – это проститутки, которые отдаются каждому, кто в состоянии их взять. И я такая же: так же хожу по рукам тех, кто в состоянии меня оплатить. Я дорогая, высококлассная проститутка, которая умеет работать, если ей хорошенько платят. Не вижу в этом ничего плохого.
Бел чуть заметно улыбается, разворачивается лицом к Маммон:
- Принцы таких не любят.
Она отстраняется, и из-под капюшона на Бельфегора смотрят два глаза, пристально и внимательно:
- Хочешь сказать, принцы любят лягушек? – ирония в ее словах нацелена прямо в сердце, но нет, она не достигает его.
Бельфегор широко и открыто улыбается: что-то внутри, отцепившись, мертвым грузом падает вниз, еще раз, ненадолго колыша спокойное тихое озеро брызгами и рябью:
- Лучше бедная лягушка, Маммон, чем богатая блядь.
Вайпер подхватывает свои вещи и вихрем вылетает из комнаты, на пару секунд застывая в дверном проеме, тихо, ровно настолько, чтобы стоящий у зеркала Бельфегор услышал, говоря:
- Он никогда не вернется в Варию.


Пламя тумана густой сизой дымкой ползет сквозь паркетный пол, когда Фран делает еще одну попытку встать. Предательски ноют суставы: его не только заставили выпустить все свое пламя, но еще и избили – для профилактики. Если и существует линия его предела, он перешел ее уже дважды. Зажечь кольцо теперь трудная и непосильная задача.
- Уже не можешь встать? Быстро ты спекся. Я для того трачу на тебя свое время? Вставай и дерись, иначе я убью тебя. Поверь мне, это будет чертовски больно.
Он не врет. Он – никогда не врет. Ему это просто незачем. Если Фран умрет, значит, он слишком слаб, чтобы его использовать. Он будет фантиком, выброшенным на дорогу, он – бесполезное что-то, и цели его – ничто. У Франа нет права на отдых, аптечку или стакан воды, только право на то, чтобы попытаться выжить. И эта сумасшедшая гонка реальностей длится уже больше трех дней. Сколько точно, Фран сказать не может, потому что после третьего дня чувство времени ушло, оставив только его и его соперника один на один: биться в попытке доказать, кто сильнее, в стремлении превзойти, победить и быть признанным, оставив только боль и желание побеждать.
Очередная иллюзия сходит с его кольца Вонголы так же легко, как и предыдущие двенадцать, – и не скажешь, что мастер вымотан, – и, Франу кажется, будто это не последняя. Далеко не последняя.
- Иллюзии, Фран, это не выдумки. Пламя реально. Значит и иллюзия тоже реальна. Вопрос в том, поддашься ты ей или нет, – его голос громкий ровно настолько, насколько нужно, и трезубец сердито поблескивает хромированным металлом. – Если я вижу лед, чувствую лед, то почему бы ему не быть? Вопрос лишь в том, поверю ли я, что есть что-то, способное растопить его. Важно не отрицать, важно – пересиливать.
Его окутывает липкий, горячий страх: мастер иллюзий мастер не только на словах, он создает нечто действительно завораживающее. Это не банальное ощущение прыжка с парашютом: Фран не падает с высоты или ухает в бездну, нет. Не тот уровень. Фран пытается стать лучшим, и для этого он должен превозмочь себя, собственные возможности. И собственный разум. Он должен поверить в то, чего нет, и отвергнуть то, что есть. И после – суметь поверить в обратное.
- Это не все, – произносит до боли знакомый голос из пустоты. – Это только начало.
Самое страшное начнется сейчас. У пустоты не может быть глаз, но у этой – есть. Фран стоит на одном, видит второй, спиной ощущает третий, но их еще больше: их тысячи и они постоянно меняют цифры от одного до шести, кровоточат, лопаются, взрываются, они – горки, и они – провалы. И Франу придется пройти через это, если он хочет добиться цели.
Все, чего хочется ему сейчас – это сдаться или же убежать. Ему чертовски страшно. Но Фран сплевывает кровь, встает на ноги и втягивает затхлый запах гниющего дерева, пыли и травы.
- Еще раз.


«В попытке понять себя – загляни в свое прошлое» – сказал кто-то из классиков, которых Бельфегор читал в детстве. Кого, он уже точно не помнит. Но кто бы это ни был, принц прислушался к нему, а значит, писал он это не зря. А потому спустя сутки после разговора с Маммон, он чувствует, как самолет убирает шасси, взмывая в небо хищной огромной птицей, рассекающей разряженный воздух десятков километров над землей. В иллюминаторе сгущаются сумерки, а значит, он прилетит к месту назначения посреди ночи, но так даже лучше, потому что ясные дни принц не любит.
Белу неуютно. С тех пор, как произошли последние события, он вообще постоянно чувствует себя раздраженным: ему то неудобно, то холодно, то больно. И самое противное в том, что Бел не знает, что ему со всем этим делать.
Когда самолет, пройдя через турбулентность, садится на шасси, и посадочная полоса черной атласной лентой приветливо стелется под крылом самолета, Бел уже собран: на нем теплый пуховик с высоким воротом и зимние форменные ботинки. Здесь холода сильнее, чем в Италии, а принц не любит, когда холодно.
То, что он не зря захватил с собой столь теплую одежду, он понимает, когда старый обветшалый замок встречает его промозглым степным ветром и грозовыми, упавшими на горизонт, тучами.
- Я дома, – задумчиво говорит Бел будто бы самому себе и засовывает руку в карман. И на всякий случай сжимает в ладони коробочку.
Второй этаж, западное крыло. Старые полы подозрительно скрипят, грозя обвалом, и будто сетуют на свое вековое заточение в этом богом забытом месте. Старая драпировка теперь отдает сыростью и гнилью, но принц не замечает всего этого: он завороженно идет по коридору, шаг за шагом идя к своей старой, детской комнате. Мимо него проносятся призраки воспоминаний: бегущие куда-то белокурые дети, наперегонки съезжающие вниз по перилам замковых лестниц. А вот они бегут обратно, соревнуясь в том, кто быстрее коснется носа «старого доброго Френки», который стоял тут же, на втором этаже, но только за другим поворотом. А о том, что этого Френки на самом деле звали Геродотом, дети узнают парой лет позже. А вот уже один белокурый мальчик. Он рассказывает полиции про странного маньяка, который перебил всю их семью, и только он сам успел спрятаться. У мальчика слишком длинная челка, и только благодаря ей маленький белокурый сорванец, весь перемазанный в крови своей родни, умудряется прятать улыбку.
Бельфегор идет, слушая отзвуки воспоминаний, копошащихся в его голове. Он открывает детскую и делает шаг внутрь. Тут все осталось в точности, как было когда-то, только постарело на добрые двадцать лет:
- Чертово время что, не вращается вокруг этого места? – тихо произносит Бел.
И тут его настигает странное чувство: коктейль эмоций, от безумия до страха прокрадывается в его легкие, бежит по венам, обгоняя кровь, и набатом стучит в висках, заставляя пару раз сморгнуть и схватиться за голову. Из тьмы коридоров появляется вторая взрослая тень:
- Добрый вечер, Бель.
- Так ты все-таки прятался тут, глупый старший брат.
- А я удивлен, – говорит призрак, – тому, что ты пришел за ответами именно ко мне, – он садится в старое, дряхлое кресло, подернутое драпировкой, и по-королевски усаживается на нем, закидывая ногу на ногу.
- Иди нахер, – коротко бросает принц новоиспеченной «тени Отца Гамлета» и разворачивается, чтобы уйти, но тихий шипящий смех останавливает его уже у порога.
- Я живу не здесь, Бел, – тихо смеясь, говорит Расиэль и легкая улыбка озаряет его лицо. – Я живу в твоей голове.
Он медленно потягивается, осматриваясь, будто впервые видит это место.
- А знаешь, эти стены пропитаны нашим детством, – он проводит пальцами по обивке кресла и улыбается чуть шире. – Детством, в котором ты делал то, что требовали другие, а не то, что ты желал сам. Учти это, Бел. Учти и задумайся.
И он исчез: белесая, еле прозрачная фигура Расиэля растаяла, будто и не была вовсе.


Огромная мраморная лестница кажется Франу слишком торжественной: тут бы устраивать балы, а не поселять маньяков-убийц с комплексами, которым позавидовал бы сам Фрейд. Но, тем не менее, это кратчайший путь. Фран помнит его, как свои пять пальцев: база Варии, их обитель, где они моли выспаться, расслабиться и провести вместе день или два. Место, где Фран понял, что одиночество больнее любой физической раны.
Он ступает медленно, не торопясь: ему некуда опаздывать. Фран просто идет в направлении нужной ему двери, мягко ступая по мрачноватым коврам резиденции. Настенные гобелены встречают его привычным запахом пыли и сожаления.
Фран слышит голоса из гостиной и решает отправиться сразу туда. О том, что это правильное решение, иллюзионист понимает, когда видит спорящих у большого дубового стола Скуало и Занзаса. Точнее, спорит Скуало, а Занзас просто игнорирует его, а недалеко от них, в углу комнаты устроилась на софе Маммон, что-то подсчитывая на листках бумаги. Чтобы привлечь всеобщее внимание, Франу приходится отпустить дверь. И только когда та хлопает с низким, но громким стуком, ему удается привлечь внимание экс-товарищей: Занзас разглядывает его молчаливым, немигающим взглядом, направленным куда-то вглубь его души. Главе Варии не нужно задавать вопросы вслух, чтобы получать на них ответ:
- Я решил остаться в Варии.
Скуало уже было открывает рот, чтобы возразить: тут ничего не зависит от мнения Франа. Только Вария решает, будет он в ней или нет, а свою инициативу он может запихнуть себе в небезызвестное темное место. Но блондина прерывает Занзас. Он садится поудобнее, по-барски устраиваясь в глубоком кресле, и Фран чувствует, что, хоть их глаза наравне, Занзас гораздо выше и смотрит на него сверху вниз.
- Почему ты считаешь, что должен быть в Варии? – игнорируя короткие вскрики Скуало, говорит босс.
- Потому что я хочу этого, – тихо отвечает Фран, доставая кольца, и переводит на Маммон долгий, усталый взгляд.
- В Варии, – констатирует Занзас, – останется только сильнейший.
Парень коротко кивает: пламя тумана стелется по полу клубом густого дыма, заполняя помещение, пропитывая собой каждую доску, каждую деревянную ножку, каждый маленький атом воздуха.
И Фран зажигает кольцо.


Бел просыпается разбитым и усталым в гостинице со слишком громким названием - «Четыре графства» - для такой маленькой и неудобной гостиницы, как она. Самолет обратно до Италии летел не без проблем: тут тебе и видимость плохая, и турбина как-то не вовремя барахлить стала. В общем, то еще развлечение. И, поглощенный всем этим, он даже не сразу замечает чужую фигуру у окна: немного непропорциональные худой фигуре широкие плечи и длинноватые руки, взлохмаченные волосы и чуть вздернутый вверх кончик носа. Белу кажется, что ему почудилось, но фигура отталкивается от подоконника, и Фран чуть заметно улыбается, и даже стрелки в уголках глаз не могут это скрыть:
- Доброе утро, Бел-семпай, давно не виделись