[futago-to-kaeru]

Как говорится: лучше поздно, чем никогда =)

Название: Круглый год
Автор:  Арх1тектор
Бета:  Бел-семпай
Фендом: KHR!
Пейринг: Бел/Фран
Рейтинг: PG-13
Жанр: романс
Дисклеймер: не мое, а так хочется…
Размер: мини
Размещение: запрещено
Предупреждение: OOC(!!!)

Я начинаю отсчет года с весны. Так проще не запутаться во временном пространстве, да и по семпаю удобнее всего сверяться, начиная именно с весны.

Весной мы, как и большую часть дней из трехсот шестидесяти пяти, на задании. Англия: моря цветов и водопады дождей. Лишь к концу второй недели мы начинаем привыкать к местным погодным условиям и тогда же, как только удается начать думать о чем-то, кроме теплой и сухой одежды, решаем по возвращении потребовать прибавку к общей сумме, не меньше пятидесяти процентов. Денег много не бывает. Эта мысль успокаивает и греет душу. Находятся силы не только не уезжать раньше времени, но и просидеть в этой большой луже чуть дольше, чем планировалось, но только чуть.
И все же в Англии весной красиво. Не портят впечатление даже постоянные то обрывающиеся, то начинающиеся с новой силой дожди. Все равно красиво.
На фоне светлой задумчивости, что царит в эти дни, маячат кажущиеся немного лишними суетливые пешеходы - кто с зонтами, кто в дождевиках. Они кажутся слишком яркими пятнами в иллюзорной дымке капель, разбивающихся о мостовую, такими неуместными. Мы с семпаем не любим занимать руки ручками зонтов, и нарушать неровную мелодию дождя неприятным шуршанием материала, из которого изготовлены полупрозрачные накидки, - тоже. Поэтому, стоя в центре площади, не отрывая взгляда от затянувшегося тучами неба, мы принимаем английскую весну такой, какая она есть, прямо на форменные китель и брюки, прямо на потяжелевшие от влаги пряди волос, прямо на сердце. Три недели прошло, уже привыкли.
А на второй день, как мы сюда прилетели, семпай, сидя на скамейке в парке под самой густой, какую мы только смогли найти, кроной дерева, недовольно шишикнув, сказал: «Ты же лягушка, вот и чувствуй себя, как дома». Как оказалось, Принц не любит воду. Не любил… первые две недели.
Первые две недели Бельфегор был на взводе, и, казалось, был готов отправить «объект» на тот свет. Пожалуй, так было лучше бы для всех, но нам бы не заплатили.
Первые две недели на мне оставалось вдвое больше порезов, нежели потом. И все же весной я зарабатываю шрамов куда как меньше, чем летом, но больше, чем зимой или осенью, поэтому именно отсюда начинается этот год.
Три недели прошло, завтра начинается четвертая.
Задание – слежка. А мы на площади, ровно посередине, но за преломляющими свет - а вместе с ним и реальность – каплями нас не видно.
И я не протестую, когда семпай накрывает мои губы своими. Я не протестую, ведь, когда Бел склоняется надо мной, когда сминает мои губы в поцелуе таком же, как небо над нами, сером и равнодушном, он укрывает меня от дождя.

Лето мы проводим в Японии. Не самое лучшее время года для посещения этой страны. Мы приехали сюда во второй половине июня, как раз к окончанию сезона дождей, и имели несчастье весьма и весьма близко познакомиться с местным климатом. Жарко и влажно одновременно. Душно.
Если даже привычные к подобному японцы были весьма изнурены, что уж говорить о нас. В Италии лето куда как благоприятней. А здесь, здесь даже дышать было невозможно. После каждого очередного вдоха начинало казаться, будто за выдохом нового не последует. Не самые приятные ощущения.
Первые пару дней мы сидели под вентилятором, это спасало мало, и Принц секунда за секундой начинал сходить с ума. В эти дни я выкинул две майки, пропитанные кровью и изрезанные до состояния «сетка», местами даже порванные; третью надевать не стал. Какой смысл, если через несколько часов она отправится к предшественницам? Да и жарко было адски, хотя в аду, наверное, все же попрохладней будет. В эти дни не было сил даже пошевелиться. А Принц сходил с ума. Я из-под полуопущенных ресниц наблюдал, как семпай оставляет на моем теле паутинки неглубоких порезов и прослеживает обжигающими пальцами дорожки, что оставили капли крови. Возможно, семпай таким образом пытался абстрагироваться от сдавливающей горло духоты, - я не знаю. Мне было больно, но не настолько, чтобы я сдвинулся с места или хотя бы попросил его остановиться, что, безусловно, все равно оказалось бы бесполезным.
Пара дней, по ощущениям, растянулась на пару месяцев и все равно осталась всего лишь парой дней.
А потом мы сняли квартиру, квартиру с кондиционером. Бельфегор пришел в себя, а я смог накинуть футболку, не опасаясь, что мой гардероб вот-вот сократится еще на одну вещь. Да и температура за окном, к слову, упала на пару градусов.
Тогда же и подумалось, что случись что в эти пару дней, и задание было бы с чистой совестью провалено. Что тут скажешь, отправиться в прошлое в роли телохранителей – не абы что, не «раз плюнуть». И лето, мягко сказать, добивало.
Вернуться в наше время не было никакой возможности, технологии этих лет не доросли еще, так что оставалось ждать, пока сами вернут, а это – к концу августа: сказали, к этому времени опасность минует. Ко всему прочему, об этой самой «опасности» почти ничего не сообщили: только общее, никакой конкретики, «разберетесь на месте». Почему согласились, не понимаю до сих пор. В прочем, нас особо и не спрашивали, но согласились же! А капитан к довольно немаленькой сумме обещал пару недель отпуска…
Но эти вонголята!.. В жизни бы не поверил, что у нас с ними и разница в возрасте не ахти какая, то есть почти никакой. Узнать же в них мафиози широкой руки из моего времени не представлялось возможным, невозможным – тоже.
Вывод напрашивался отнюдь не лестный. Из-за вонголят, склочных вонголят, зреет некая проблема, которая возникнет, черт знает, когда, и, черт знает, откуда, а разруливать ее в любом случае придется нам. Еще жара, чертова жара. И – для пущей яркости – семпай со сдвигом. И как работать в таких условиях?
А работать приходилось… То есть, ну, как работать… Я дни напролет тешил себя мыслью, что все могло быть гораздо хуже. А Бельфегор развлекался, как мог.
И только в тридцатых числах июля мы смиряемся с летом Японии.
Тогда же появилась девушка, светловолосая и миловидная, чем-то напоминающая пресловутую Барби. Мы пересеклись с ней случайно, случайнее не бывает. Кажется, она была приятельницей одной из подружек Десятого. А мы зашли проверить «Никто нигде ничего не видел, не слышал? Все живы? Жаль…».
Через полчаса девчонка порхала вокруг семпая, не отрывая от него восхищенного взгляда, и щебетала что-то вроде «А вы, правда, принц?». Тоже мне, нашла Кена. Смотреть противно.
О чем я не преминул сообщить. Конечно, в несколько заковыристо-ехидной форме, в той, в которой привык препираться с семпаем. Блондиночка, что не удивительно, даже не поняла, о чем я. Зато Бел понял и, наверняка, прищурился, я точно знаю, что прищурился, и ухмыльнулся: «А ты не смотри, Лягушонок, тебе по возрасту не положено, маленький еще». Очень надо.
Они с той девушкой вместе тогда ушли. Принц вернулся только под утро.
Я не завидовал Барби, ни разу не завидовал. Мне вообще было все равно. Я был полностью уверен, что очередная игрушка Бельфегора не надолго задержится на этом свете. Чему уж тут завидовать. Но потом я несколько раз видел, как эта напомаженная куколка вешается ему на шею, и семпай, вроде как, совсем не против. Живучая игрушка или не игрушка вообще. Кто знает, что творится в голове у Принца под этим палящим солнцем. Может, влюбился. Кто знает, никто не знает. И я не знал. Я свято верил в то, что мне это все, по сути, безразлично, но смотреть все равно противно было. И все это – каждый раз у меня на глазах, словно специально. В эти моменты Бел прожигал меня взглядом до тех пор, пока я не поворачивался, тогда он вызывающе усмехался и обхватывал талию довольной до писка девчонки. Профессионал, чтоб его, миссию провалит на раз и даже не заметит. И о чем он только думает? Придурок недокоронованный. А если он так пытался вывести меня из себя, то, явно, выбрал не ту тактику…
Сейчас конец предпоследней недели августа. Ничего так и не случилось, ложная тревога, но свои деньги и две недели отпуска мы все равно получим.
Бельфегор который день сидит под кондиционером и истребляет мороженое.
Меня тянет сказать какую-нибудь гадость, очень тянет, но озвучиваю я нечто абсолютно безобидное, всего лишь чтобы нарушить застоявшееся молчание: «Время, семпай. Нас могут забрать в любой момент. Надеюсь, вы не забыли подарить принцессе поцелуй?». Да, конечно, подарил, и не только поцелуй. Бесит. Но как промолчать, когда такая романтика? А Бел растягивает губы в оскале: «Ревнуешь?». Не льстите себе, семпай.
Чуть позже этим вечером я узнаю, что он ее послал. Неужели, все-таки убил? Нет, просто отшил. И… ничего не было… Вот правда, тянет на придурковатый смех…
А потом Бел лениво поднимается с дивана, неспешно, словно нехотя, подходит ко мне, наклоняется и упирается ладонями в подлокотники кресла, в котором я сижу, подогнув под себя ноги.
Хочет меня… поцеловать? Но, семпай, мне же еще по возрасту не положено, маленький еще. Тянет сказать вслух. Но я молчу, а Принц кусает мои губы так, словно его единственная цель – причинить боль. Назвать это поцелуем язык не повернется. И все равно Бельфегор целует меня, меня, а не ее. И я позволяю терзать ему мои губы в кровь, ведь так он заставляет меня забыть об удушающей жаре, забыть обо всем, кроме…

Осень начинается неплохо, можно сказать, хорошо. Слишком хорошо, чтобы в это можно было поверить. Убрать этого, припугнуть того, решить проблему с третьим. Ничего сложного. Серые будни с редкими выходными. Осенью мы не ввязываемся ни в какие межсемейные разборки, зато практически через день кого-нибудь «убираем». Иногда создается впечатление, будто меня наняли дворником или кем-то вроде того. Это скучно, но не проблематично. Да и семпай такой же, как весной, почти нормальный, если это определение вообще к нему применимо. Ни больше, ни меньше.
Первые полтора месяца осени мы с семпаем только и делаем, что проводим влажную «уборку», а кровь – как альтернатива воде. Первые полтора месяца мы в Италии. Мы в Италии, но кажется, будто в какой-то сокровищнице под открытым небом. Особенно после дождя, когда выглядывает солнце, и нежно-желтые листья, влажные, начинают сверкать, словно драгоценные монеты, под косыми лучами света. Тепло и уютно. Бельфегору тоже нравится.
Все слишком хорошо и радужно, чтобы продлиться чуть дольше, поэтому – всего лишь полтора месяца.
А потом очередное неадекватное задание заграницей. Наверное, мы с семпаем все же крайние, объяснить это иначе нельзя.
Во второй половине октября в северных районах России уже снег. Правда, он перемежается дождем, но ведь все равно же снег. И слякоть, много слякоти, при желании в ней можно утонуть. У нас с Принцем нет такого желания, но мы все равно тонем, потом выныриваем и снова тонем.
И сроки снова неопределенные, как и весь этот год. Наверное, когда-нибудь мы с семпаем утроим забастовку. Правда, устроим. До конца осени все должно закончиться, но когда: завтра или, может, через две недели? Чертовы придурки, напрочь забывшие свое место, точно побегут сюда, в Россию. Чертовы придурки, мешающиеся под ногами не только у Вонголы, но, кажется, практически у всех семей мафиозного мира. Ну, не придурки ли? Придурки. Настолько никчемные придурки, что их сдали их же подельники. Они скоро появятся здесь, как только их загонят, они окажутся здесь, словно по мановению волшебной палочки, в этой почти деревне, потому, что им больше некуда деваться. «Тогда почему бы не убрать их, как есть, прямо сейчас?» «Потому, что чистоту наводить нужно, не оставляя за собой еще больше грязи». Поэтому мы здесь. Но очень скоро уберемся отсюда, очень скоро, неизвестно когда.
Но, на самом деле, здесь не так уж и плохо. Просто холодно и непривычно, и слишком свободно. Шквалисто-ветрено, даже челка Принца не может удержаться на месте, я очень часто вижу его серые с зелеными вкраплениями по краю радужки глаза. Сначала семпай постоянно злится, потом он словно удручен, а потом ему все равно: он даже больше не поправляет ее, сбивающуюся челку, что каждое мгновение грозится открыть серебристые, совсем не сумасшедшие глаза. Наверное, они такие только этой осенью. Здесь не так уж плохо, возможно, мне даже нравится. Вечером ветра нет, совсем нет. Зато есть хлопья снега, пушистые, мягкие, теплые. Под светом фонарей на обочине единственной центральной дороги они кажутся яркими мечтами, что сыплются со светло-черного неба под ноги прохожих, которые скоро втопчут их в грязь. Под светом фонарей снежинки-мечты путаются в солнечных волосах Бельфегора. И я почему-то уверен, что они сбудутся.
Мне нравится, а Принц хандрит.
Сначала он бесится, и я узнаю много нового о капитане, и все, вроде бы, как всегда, а потом Бел хандрит. Он целыми днями сидит в нашей лачуге, которую мы снимаем за сущие копейки, - Маммон бы оценил, - а если куда-то и выходит, то выглядит точно всамделишный призрак, как скорлупа, пустая хрупкая оболочка. Не то, что бы меня это хоть как-то беспокоило, конечно нет. Просто скучно. Когда я начинаю таскать семпаю из ближайшего магазина самые дорогие и, наверное, вкусные конфеты, все становится чуть более радужно. Принц ехидничает, говорит гадости направо и налево, пытается трепать мне нервы и ведет себя как самая настоящая сволочь. Бельфегор становится почти таким, каким я привык его видеть. Не то, что бы меня это хоть как-то волновало, просто теперь не так скучно.
В середине ноября мы проводим зачистку. Они действительно придурки. Это оказывается даже проще, чем рядовые задания, все проходит быстро и непринужденно. Я стою в стороне, семпай сам разберется, а еще ему не мешало бы развеяться и почувствовать запах свежей крови. Мы проводим зачистку, и до возвращения в теперь уже огненно-красную Италию остается несколько дней.
На самом деле, здесь не так уж и плохо. Мне нравится. Но холодно.
Россия заканчивается, мы почти дома.
Но ночью Принц все равно не отпускает меня, говорит, что я хоть и хладнокровное земноводное, но со мной теплее. И целует. Мягко, трепетно. Пожалуй, именно таким должен был бы быть первый поцелуй. Но сейчас, когда вовсе не первый и даже уже не десятый, тоже очень здорово. Едва ли не экзотично. Это все осень. А Бельфегор ласкает мои губы хоть и настойчиво, но так удивительно нежно, что не оставляет права на равнодушие. Он целует, а я совсем не против, мне нравится. Мне так тоже гораздо теплее.


Зима начинается, заканчивается и проходит в Италии.
Уютный итальянский снег таял на ладонях и оставлял за собой предвкушение праздников. Вселенная перевернулась с ног на голову. Казалось, даже мафия в стороне не осталась. На три месяца зимы весь мир будто бы забыл о существовании таких вещей, как подлость, жажда наживы и иже с ними. Было светло и спокойно, и махровый снег таял на ладонях.
И Вария как семья: не особо большая, по определению чокнутая, но семья. Луссурия даже настоял, чтобы особняк украсили по всем правилам, по-человечески. Мамочка, иначе не скажешь. Леви… Леви был самим собой. Занзас чаще вылезал из своего кабинета, и атмосфера вокруг него уже не была такой устрашающей. Его извечное «Акула» звучало с какими-то новыми бархатистыми нотками, едва уловимыми, но существующими, так, словно не предназначалось для чужих ушей, словно было сугубо личным между ним и… А капитан меньше орал, то есть не меньше, конечно, но не так оглушительно, а иногда выглядел то ли задумчиво, то ли едва не мечтательно. Бельфегор радовался, как радуется ребенок, ожидающий чуда в новогоднюю ночь. Может, мой семпай тоже верит в чудо? Его улыбка больше не походила на оскал. А я стал меньше ехидничать, мои колкости стали словно обернутыми ватой, не ранящими. И Вария, словно семья: проблематичная во всех смыслах, но семья.
Дни летели, как ветер, стремительно. Так всегда бывает, когда ты никого не убиваешь, и никто не пытается убить тебя. Принц леской останавливал ножи на подлете. Возможно, он просто не хотел запачкать эту зиму даже моей кровью. В эти три месяца снег окрашивается алым, только если на него проливают вино.
Четырнадцатого февраля Бельфегор поздравляет меня. «Семпай, так вы влюблены в меня?» Хочется спросить, но это явно не к месту. Просто я удивлен настолько, что скрыть это удается далеко не сразу. У семпая розовеют скулы. Наверное, я слишком открыто его разглядываю потому, что он недовольно шишикает и поправляет диадему в волосах. Это чудо? Ну, то самое, зимнее. А в коробке-сердечке кроме конфет, которые Принц, наверняка, собирается съесть сам, обнаруживается кулон - миниатюрная копия стилетов семпая. А сам семпай выглядит так, будто собирается начать убеждать меня, что так и было. Похоже, он действительно сумасшедший. А цепочку с кулоном этим, который как роспись, как молчаливый признак принадлежности, я застегиваю на шее. Бельфегор просто смотрит, - я точно знаю, что смотрит, - а потом целует. Целует совершенно не так, как весной, летом или осенью, а совсем по-другому. Именно так, как нужно, как правильно. А я почему-то думаю, что сегодня действительно буду принадлежать ему. Полностью.


На самом деле, целовать семпая и отвечать на его поцелуи мне нравится круглый год. Но он об этом не узнает.